Давно все это было,
И минуло давно.
Что пахло, что дразнило,
Давно погребено…
Ф.СОЛОГУБ
Если говорить о моей родословной, то я из последнего помета старой сучки-лайки по кличке Степа, «подружки» сторожа Cмоленского православного кладбища, знаменитого василеостровского уродца Гоши — Ноги Колесом. Рождался я так неловко, несуразно и оказался таких огромных размеров, что Степино существо не выдержало родов и прекратило свое существование.
Произошло все это на кладбищенском берегу реки Смоленки под старой осиною. Мать моя — сучка — кобелилась на островах с кем придется, поэтому кто был моим отцом, сказать не могу.
Гоша в сердцах от смерти Степы решил утопить меня, еще слепенького, в Смоленке. Спасся я от окуней благодаря голодайскому пацану Коле—Подними Штаны. Он выкрал собачьего выродка из-под рук Гоши и отнес к себе на остров за Смоленку.
Там вскоре окрестила меня малая пацанва Бармалеем за мое уродство и мохнатость. Назван так в честь какого-то героя их сказок. По мере своего возрастания я все больше и больше оправдывал данную сказочную кликуху. При виде моем голодайские и василеостровские обитатели всегда поминали карла Гошу, но думаю, что я все-таки не так безобразен, как он. Некоторая, совсем худая, пацанва издевалась надо мною, обзывая Гошиным сыном, но со временем прекратила — могу ведь и ухо откусить.
Первое воспоминание моей жизни связано с переездом из одного сарая в другой. Моего спасителя Колю—Подними Штаны забрали какие-то фараоны в какую-то их колонию, чтобы его исправить. Колин дружбан Шибздик—Короткий с Сазоньевской улицы устроил меня жить в свой сарай вместе со свиным хряком Живоглотом — препротивнейшим типом, я вам скажу. Ежели бы не было между мною и длинноносым хряком стены из хороших досок и приваленных к ней поленьев с моей стороны, он съел бы меня враз. Его свиноглаз беспрестанно торчал в щели досок, наблюдая за всеми моими действиями. Но интерес ко мне у него был сугубо гастрономический.
Житуха на глазах Живоглота была моей первой школой жизни. Там я научился никого не бояться, там я почувствовал, что у меня есть зубы, есть когти. Я научился рычать, рыть землю лапами и мордой. Я научился быть всегда на стреме, готовым к бою, к драке.
Еду я получал ту же, что и он, иногда Шибздик или кто из его дружков приносили мне корку хлеба или кость. Но, несмотря на все, я рос и к пяти месяцам превратился в здоровенную псину свирепого вида с огромной пастью и торчащей во все стороны темно-бурой шерстью. Пацанье стало водить меня на веревке по железноводским дворам и пугать мною девчонок. Так я стал местным пугалом, островным Бармалеем.
К весне свиное рыло, подглядывающее за мной, мне сильно надоело, и я решил уйти из сарая на вольные хлеба. Да и лучше стало для Шибздика — хряк из-за невозможности мною полакомиться быстро терял в весе.
После свинской вони запах весны вошел в мою память как запах свободы. Хотя первый день воли оказался не лучшим в моей собачьей жизни. С утра я был облит водой из кишки дворниками на Уральской улице и обозван уродом, днем чуть не попал под колеса лошадиной фуры с хлебом, на которую я лаял, а вечером пацанье с Сазоньевской улицы закидало меня головешками из кострища по случаю какого-то их весеннего праздника. Обидевшись на это безобразие, я даже полаял на породивший меня мир. Ну, что поделаешь, надо привыкать ко всему, к реальностям собачьего бытия, особенно мне, Уроду-Бармалею.
Постепенно я стал осваиваться. Обежал и обнюхал все интересные места острова. Познакомился со всеми собачьими собратьями. Не могу сказать, что меня сразу приняли в островное сообщество четвероногих, в ту пору я был слишком неуклюж, но я не торопился. Выбрал и пометил свою территорию, кстати, не занятую никем, вероятно, потому, что это кладбище немецкое, а не русское. Так происходило мое становление на лапы. К осени я освоился на острове, познал собачьи законы, выучил местную собачью феню и даже прибрел некую хитрость, то есть опыт общения с собратьями.
Голодайской стаей правил крепкий, красивый пес по кличке Гуляй, старше меня на пять лет. У него была одна слабость — он раз в неделю насасывался пивом у рундука на углу 17-й линии и Малого проспекта с подачек местных бухариков и начинал выть, то есть петь по-собачьи. Про него говорили, что он научился петь в своей кобелевой молодости, когда служил при сторожах в Капелле за Большой Невой, а после выгона с работы прибился к Голодаю и стал попивать. Он не наш, не местный, но все подчинялись ему, а я нет. В ноябре месяце Гуляй хотел попробовать меня на зуб, но в последний момент отошел, испугавшись моего спокойствия и роста, — я уже был выше него. Ничего, подождем, надо пережить зиму, прокормиться. Все равно весною стая будет моя. Я ведь с Голодая, а это чего-то стоит.
Добывать жратву на воле я научился довольно скоро. Весной, летом, осенью это занятие не составляло труда — жратва была всюду, надо только суметь ее взять. Весной и осенью, то есть в весеннюю и осеннюю путины, основной едой на островах становилась рыба.
С конца апреля, в начале мая, наши места пахли корюшкой. Ее вылавливали прямо в городе или в заливе. Ранним утром грузили в огромные корзины, иногда дырявые, или ссыпали прямо навалом в телеги-фуры, окантованные досками, и везли на Андреевский рынок. На брусчатке, покрывавшей все линии Васиного острова, телеги основательно трясло и выбрасывало на мостовую за одну ходку по несколько рыбин. Надо было просто сопровождать телегу сзади и есть то, что свалилось к тебе почти в пасть.
Самое сытое время для нас — лето. Особенно Духов день, когда на наши кладбища (а их у нас три) приходило множество двуногого народа с авоськами еды-питья и бражничало на могилах своих чуров. После праздника мы жировали остатками поминальной жратвы целую неделю, нагуливая себе морды.
Зимой становилось сложнее добывать пропитание, приходилось изворачиваться и соображать. Продукты в ту пору на островах возили фургонами, запряженными ломовыми лошадьми. Все они разгружались рано утром во дворах магазинов грузчиками, еще толком не пришедшими в себя с бодуна. При некоторой ловкости, сныкавшись под телегою, не составляло труда стырить шмат мяса или рыбину из рук непроспавшихся грузильщиков, а потом бежать — «пса лапы кормят».
Кроме этого на островах существовало несколько столовок, «кормиловок» по-нашему, где собаколюбивые полоскательницы выносили на двор ведерки с объедками. Только будь ласков — и ты сыт. В этих объедках попадались куски котлет. Тогда не все домашние собаки знали, что такое котлета. Это, я вам скажу, песня.
Самым ловким способом добычи еды, причем не простой еды, а мясных костей, был собачий концерт, который мы устраивали на Андреевском рынке. На дворе рынка в конце торгового дня стая усаживалась на снегу в круг. В середине на задних лапах, согнув передние и подняв морду к небу, садился главный певец — Гуляй. По моему сигналу — удару хвостом о снег — он запевал, то есть завывал. Ему подвывали все собаки в круге. За это «пение» рыночные мясники под одобрение толпы двуногих выносили нам оставшиеся за день торговли кости, и мы с благодарностью в глазах и с костями в зубах исчезали с рынка.
После второй зимы моей жизни, весной, я откачал права у этого собачьего «певца»-пахана и стал во главе голодайской стаи четвероногих. Он от честной драки со мною к своей кликухе «Гуляй» приобрел еще одно слово — «Ухо» и стал прозываться Гуляй Ухом. Его правое ухо, надорванное мною, я повторяю, в честной битве, осталось болтаться на всю жизнь. Но все согласились со мною, что «Гуляй Ухо» звучит благозвучнее и солиднее, чем просто «Гуляй». Да и пес он нормальный. Если не сопьется, то будет одним из моих кентов.
За лето я всех дворовых привел в порядок. Все в стае знали свое место, особенно сучки, им пришлось прочистить мозги. Осенью я, Бармалей, собачий урод, правил стаей организованных, красивых, с нагулянными мышцами псин, способных победить лающих врагов с Петроградской стороны.
Главными событиями нашей псиной жизни были сражения. Мы вместе с пацаньем Голодая каждую весну и осень по праздникам на Камской улице дрались с василеостровским пацаньем и собачьем. Но эти драки были репетициями основных сражений между объединенными силами Голодая и Васиного острова с армадой пацанов-псин Петроградской стороны. Местом битв по традиции оставался старый деревянный Тучков мост через Малую Неву, соединяющий Петроградские острова с Васильевским.
Перед своей стаей я поставил задачу: на максимальной скорости, без лая прорвать цепь противника, про¬мчаться вперед к Большому проспекту, а когда они, потерянные, побегут вдогонку, резко повернуть назад — промчаться снова сквозь них, хватая и отрывая зубами на ходу кого придется. И так несколько раз утюжить туда-сюда. Главное — не останавливаться и не лаять, а рвать и метать, чтобы не очухались. Тактика моя сработала идеально. Мы этих петроградских мандалаев замотали и разнесли в пух и прах за полчаса и впервые по-настоящему победили.
Лучшими бойцами наших островов, кроме меня, были: Жутик, Гуляй Ухо, Хвостодуй, Шелупон, Худолай, Чувырка — их отметили мозговой костью из общака стаи. В этот раз мы обошлись без потерь, но так бывало не всегда. Весной в майский праздник тяжело ранили пацаньей железягой моего дружка-подельника Хвостодуя, с которым я сгрыз не одну кость. Стая оттащила его на наш остров к плавучему рыбному рынку, что на набережной адмирала Макарова против Тучкова переулка. Он там на наших лапах и сдох. Я потерял главного советчика. Мы выли по нему всю ночь.
Из награжденных псов Жутик считался одним из выдающихся собачьих типов наших островов. Свою кликуху он заработал не случайно — ловко давил котов. Это само по себе потрясно. Сучки болтают, что он ими и лакомился. Я сам не видел и подтвердить не могу. А три выдающиеся способности, которые отличали его от остальных собратьев, подтверждаю абсолютно.
Первой особенностью была неправдоподобно к его небольшим размерам огромная пасть, украшенная фантастической пилой зубов. Вторая отличиловка — молниеносная реакция всех его страшных механизмов, превышающая котовью. Третья — жуткие, леденящие, гипнотизирующие глаза-караулки. После каждого сражения на Тучковом мосту наш герой выходил из боя с трофеями — хвостом или ухом вражеской собаки. Почти все островные братки шестерили и заискивали перед лающим соловьем-разбойником — все, кроме меня — Бармалея.
При появлении его на улице или во дворе все коты и кошки мгновенно исчезали в щелях домов или карабкались с испуга на такую высоту забора или дерева, что потом долго не могли спуститься с нее.
Но вот кто совершенно не реагировал на нашего разбойника — это голодайский кот-жиган по кличке «Рыжий в кепочке». Кепочкой казалось с некоторого расстояния темно-коричневое пятно на его рыжей голове. Причем пятно-кепочка, сдвинутая набекрень слева направо, придавала ему шпанский вид. Все собаки Голодая и Васильевского, наверное, за это относились к нему с почтением, не говоря о разных там котах и кошках, у которых он слыл паханом.
Надо вам рассказать об особенностях котовой жизни в наших голодайских краях. Все жилые дворы острова каждую осень распределялись по котам, то есть за каждый двор дралось несколько котовых персон, и победивший становился владетелем того или иного двора, дома на Голодае. А это значит, что вся мышино-крысиная живность этого места принадлежала целый год до следующей разборки победителю. Кроме того, местное людье обязано было подкармливать героя.
Так вот, вернемся к Рыжему в кепочке — он был паханом всего островного кошачьего населения, как я собачьего, и все дворовые и уличные коты, не говоря о домашних, при встрече с его прищуренным глазом подобостраст¬но вытягивались в горизонтальную струнку.
Я с ним хотя и не перемигивался, но не нападал на него, как начальник собачий на начальника кошачьего. Каждый островной народ должен иметь своего начальника.
Из сучек самой бойкой и симпатичной вертихвосткой была Тявка-Бурка. От этой вертлявой улыбы я имел двух одаренных кобельков, обитавших во дворах Академии Художеств. Их даже забрали в какой-то институт толкать людскую науку.
Мы все были дворовыми. В нашей крови — смесь многочисленных пород лающей братии, и мы гордились этим. В ту послевоенную пору на островах мы составляли большинство. Аристократов, то есть породистых собак, жило среди нас не более, чем когтей на одной лапе. Расскажу об одном из самых интересных представителей породистого меньшинства, драчить которого было любимой развлекаловкой собачьей артели. Братия окрестила этого мопса с английских островов Морщелобиком. Настоящая хозяйская кликуха его — Черчилль, назван так в честь какого-то союзника по их людской войне. Этот типок нас адски смешил. Когда он что-либо жевал, морща его лба принимала в этом действии такое активное участие, что со стороны казалось, он ест именно своей лобной морщей. Кормление происходило на балконе второго этажа небольшого флигеля во дворе дома на третьей линии Васильевского острова. Мы это кино смотрели с крыши деревянного сарая, что напротив. Нам было очень весело.
Английской игрушкой владели два дядька, один старый, по кличке «профессор», другой моложе — «ассистент» — фу, от этого слова можно чихнуть. Дядьки, подавая кусок мяса на тарелочке, каждый раз говорили: «Оно свежайшее, прямо с рынка». А он, идиот, отворачивался, капризничал. Да я бы проглотил этот кусок вместе с ним мгновенно, на одном дыхе. И вообще, все семейство, я вам скажу, весьма странноватое. Хозяева, да и сам Морщелобик воняли, простите за выражение, запахами парфюмерного магазина ТЭЖЕ, что находился на Среднем проспекте. Даже ботинки дядьков пахли этим магазином.
В холода они надевали на него какую-то стеганую фигню на перламутровых пуговицах, чтобы англичанский фраер не простудился. В этом одеянии Морщелобик превращался в пирожок с сосискою внутри — у нас у всех текли слюни.
И вы можете себе представить, что этот типок с запахом ТЭЖЕ еще позволял себе кокетничать с нами и даже со мной — Бармалеем.
Однажды Морщелобик оказался один на улице без своих поводырей — сбежал с поводка или еще как?! Мы получили возможность всласть обнюхать, оттормошить и отжевать его нежную тушку и подарить ему, чистенькому, всех блох с наших славных островов.
Шумная собачья куча-мала вокруг Морщелобика привлекла внимание двуногих дворников. Они отогнали нас палками от сладкого Черчилля и отнесли отжеванную «сосиску» к хнычущим дядькам. Так закончилась его короткая свобода.
Про себя хочу сказать вам и моим наследникам (да, что-то они давно не появлялись у меня на кладбище) — я никогда не носил удавку-ошейник на собственной шее и не позволил бы надеть ее на себя. Я ни за что не поменяю свою собачью свободу, пускай иногда голодную, на сытую неволю. Я не желаю ходить всю жизнь привязанной к хозяину игрушкой. Да и пахнуть хочу сам собой, а не как эти всякие черчилли, бари, джеки и прочие — ТЭЖЭвскими нежностями.
Для людья эти фраеры — порода, для нас — обыкновенные вонючки.
Что они знают? Комнаты и коридоры своих хозяев или квартал, где стоит дом их владельцев, — не более того.
Что они нюхали в своей жизни? Запах полов, ковров, половиков и постелей, запах керосина или газа на кухне, перебивающий запах пищи.
Что они знают про наш собачий мир? Не знают ничего — ни собачьих законов, ни нашей ватажной дружбы, ни нашей свободной любви, где надо победить соперника в честном бою.
Они не понимают вкуса бедренной кости, которую бросает нам два раза в неделю одноногий мясник Антоха с Андреевского. У них нет крепких зубов, крепких лап, зорких глаз и мгновенной реакции — им этого и не нужно. Они не добывают пищу, как мы, они ее получают. А еще — они болеют болезнями своих хозяев: чихают, хрипят, сопливятся. Не могут бегать по-нашему, по-собачьему, то есть по-настоящему, их сердца ожирели от переедания, их холки надуты, животы распухли. Они боятся кошек, боятся ломовиков, трамваев, они боятся даже раскрывающихся зонтиков.
В их глазах испуг и самодовольство одновременно. Самодовольство избранных, с одной стороны, с другой — испуг перед хозяином, голодом, улицей, перед свободою. Они покорны, покорство — их главное состояние. На нашем дворовом жаргоне они даже не «шестерки», они «козлы».
А ежели по-серьезному посмотреть на их двуногих хозяев, то и те безобразны и неестественны. Мы иногда собираемся котлою и обсуждаем этот вопрос. Почему людье когда-то встало на две лапы, а? Все животяры на четырех, а эти на двух, почему? Может быть, они поднялись с четверенек на две лапы от гордыни? Им захотелось взлететь, как птицам, но они так и не смогли. Говорят, правда, что у них есть какие-то летающие будки. Но я этому не поверю, пока не понюхаю. Оторвавшись от земли, люди многое потеряли. Главное — почти лишились одного из самых важных чувств — обоняния. Они не чувствуют и не понимают волшебства разнообразных запахов, которые нас окружают. Они не читают их и не ориентируются по ним, как мы. Как они могут жить без этого чувства, нам, собакам, непонятно.
Мы, бродячие собаки, не против людья — мы готовы дружить с человеками, но не всякого человека я могу назвать своим другом. Нас многое объединяет, и мы можем здорово помогать двуногим — хотя бы нюхом и слухом. Но мы требуем равенства. Собака — человек — равны. Вот и вся моя глубоко собачья мысль.
Из людских друзей ближайшими моему собачьему сердцу были соседи по владению — кладбищу: старый вор-урка Степан Васильевич и его сожительница маруха Анюта. Задняя стена их хавиры выходила на задворки немецкого кладбища, где в древнем, крепком склепе обитал я. На могильном камне перед моей «конурой» старик каждый вечер выкуривал свою «беломорину». Я, лежа рядом, с удовольствием вдыхал дым от его папиросы. Выкурив ее, он начинал кашлять. Он почти не говорил, иногда только чесал меня за ухом, но я любил его, любил с собачьей преданностью без подобострастия — от души. К концу вечера выходила Анюта с миской супа для меня и овчинной телогреей для Васильича и забирала его к чаю, на согрев. Вскоре гас свет в кухонном окне, и я становился добровольным сторожем их хавиры и всего лютеранского кладбища.
Это было последнее лето моего собачьего рая. Осенью старик совсем занемог и слег. В начале декабря Анюта допустила меня к нему. Он попытался почесать меня за ухом, я лизнул его руку — она была влажна и слаба.
Вчера, 19 декабря, моего двулапого кента — голодайского уркагана Степана Васильевича — не стало.
Хоронили на Смоленском. Со мною — все четвероногое братство острова. Двуногих было немного, все приехали из города. От них пахло «Беломором» — явно воры* .
Вечер. Ночь. Хоронившие справляют поминки у осиротевшей Анюты. Я в своей конуре-склепе. Сторожу. Холодно. Выть хочется.
Что такое?
От Уральского моста слышу звуки мотора.
Вроде машина…
В такое время к нам на Голодай ездят только «воронки».
Должна залаять Тявка-Бурка, она на стреме под мостом.
Во! Ее лай! Атас!
Надо предупредить Анюту…
ГАВ! ГАВ! ГАВ!…………………..
Я, Гуляй Ухо, ближайший друг и соратник великого Бармалея, сообщаю всем, что он погиб от пули легавого мента рано утром 22 декабря 1953 года в день зимнего солн¬цестояния во дворе дома № 32 по Железноводской улице, отбивая воровскую маруху Анюту Непорочную. Стрелявший сержант стал беспалым от действий кусалок голодайского собачьего вожака… Вечная ему память.
P.S. Бармалея предали земле на Смоленском под осиною, где и вора. Как только пацанье закопало его, стая села на задние лапы вокруг осины и завыла хором, как полагается по собачьему обычаю. Запевалой был Гуляй Ухо. Говорят, что с тех пор осина стала ритуальной. Пробегающие мимо псины обязательно останавливаются здесь и поднимают заднюю правую лапу в знак памяти.
Июнь 2001 г.
* Папиросы «Беломорканал» в 1940-50-е годы — любимые папиросы бывших заключенных в память строительства «зеками» Беломоро-Балтийского канала.
Эта статья поможет тем, кто страстно желает завести преданного друга небольших размеров в семью. Если у вас нет собаки.......ну, в общем, пришла вам однажды в голову мысль светлая - а не завести ли собаку...
Заводит собаку ради детей каждый пятый из тех, кто ее заводит. И, конечно, правильно делает, потому что собака - это и приятель, и нянька, и дядька и младший брат, а иногда и строгий завуч.
И, казалось бы, проблем нет, но 18% владельцев собак признают, что их псы рычат, а иногда и кусают подрастающих членов семей. поэтому, когда взрослые хотят выращивать на одной грядке и детей, и собак, они должны найти ответы на вопросы: четвероногого какой породы следует заводить в таком случае и когда?
Считается, что собаку лучше заводить, когда вашему ребенку уже больше года, при условии, если вы обоих собираетесь воспитывать сами. Если же вы хотите, чтобы собакой занимался ребенок, подождите, пока ему исполнится лет четырнадцать. исключения бывают, но уповать на них не следует.
При собаке и детях особое значение приобретает кинологический опыт взрослых, и если собак ранее у вас не было, постарайтесь хотя бы теоретически заполнить проблемы знаний. Да, кстати, как это ни странно, но бабушки и дедушки - плохие помощники в выращивании собак: они их балуют, как внуков.
На сей раз хотелось бы написать о взаимоотношениях в семье. Если вы берёте в дом собаку, имея при этом ребёнка - выучите для себя золотое правило!
Ни при каких обстоятельствах не унижайте, не кричите, не воспитывайте и не наказывайте ребёнка в присутствии собаки.
Объясняю почему. Собака - в первую очередь, крайне социальное животное, ведущее стайный образ жизни. С того момента, как вы взяли собаку в дом, ваша семья становится для неё стаей. Далее из плюшевого комочка вырастает собака - подросток, которая начинает качать права в семье, пытается занять место лидера, ей жизненно необходимо определить для себя своё место в иерархии стаи.
Вот тут ВНИМАНИЕ!!!
Далее как правило происходит следующее, при правильном воспитании собака беспрекословно слушает хозяина и хозяйку, НО ребёнка не воспринимает всерьёз.Из за чего так происходит? Всё оказывается очень и очень просто. Вспомните стаю, кто кого обычно наказывает, учит и воспитывает?
Старшие младших, более сильные более слабых, вожаки подчиненных. Постоянно повышая голос на ребёнка, наказывая его вы, сами того не желая, даёте собаке понять, что она не на последнем месте.
Она подчиняется вам, и признаёт в вас лидера, но по отношению к ребёнку она со временем начинает чувствовать своё лидерство. Собака считает, что раз вы прикрикиваете на ребёнка - то ей в принципе можно то же самое по любому поводу недовольства. Пожалуйста, помните об этом. У собаки нет человеческого понимания, она не знает за что вы ругаетесь на ребёнка, она видит только факт - вы недовольны, и вы показываете своё превосходство (для ребёнка как родитель, а для собаки как лидер). Это очень тонкий момент. Не забывайте, что как бы мы ни любили и не очеловечивали наших друзей меньших, у них другие механизмы восприятия отношений в стае. Помните об этом и старайтесь жить в мире и согласии)
Я хочу, чтобы каждый, кто прочитает эту тему 10 раз подумал. Это касается не только йорков, а вообще собак в принципе. Самым главным поводом для раздумий я считаю наличие маленького ребёнка в семье.
Я абсолютна согласна с похвальным рвением большинства родителей привить ребёнку с малых лет чувство ответственности, такт, терпение, любовь, заботливость.....но задумайтесь, сможете ли вы обеспечить ребёнку и собаке тот "семейный климат", при котором никто, ни для кого не будет представлять опасности, и при котором ребёнок станет заботиться о новом друге?
Просто представьте, что помимо собственного малыша у вас появится теперь щенок, тоже малыш, который на первых порах, особенно, если это 2-ух месячный кроха, будет требовать от вас заботы и внимания ничуть не меньше чем ваш собственный малыш. .
Помните всё это, принимая столь важное решение. примите его всей семьёй. будьте готовы к тому, что не только ваш ребёнок, но и вы будете ухаживать за питомцем, ведь именно вы берёте на себя ответственность.
Продумайте выбор породы, в зависимости от цели, с которой вы покупаете собаку.
Реальный случай из жизни. Пишет девушка, хозяйка йорка
.
«Да, думать надо вдвое сильнее, берёшь в 2 раза больше ответственности. Летом, когда мы приезжали к мама моей в гости у меня произошла очень неприятная история. У меня есть брат Витя. Вообще с животными ладит, собак любит до потери пульса. Но однажды мы остались вдвоём в квартире. (Кстати, брату 6 лет) и я пошла на кухню, а спустя 3 минуты услышала крик собаки. Я прибежала в комнату, а там лежит на полу мой йоркширский терьер
Савочка, воет, и ползёт ко мне на животе, а ноги задние не двигаются. Я думала, что сознание прямо там потеряю, что я тогда пережила - не описать словами.
Как позже выяснилось, Сава неделю назад гавкнул на Витю, он не любит, когда Витя скандалит. А тут Витя решил ему это втихушку припомнить и зашёл в комнату и дал по спине ногой. Ничто не предвещало этого ужаса! Собака на тот момент была уже год у нас. Так что это просто так в тему для размышлений. Дети они есть дети.»
А сколько случаев, когда ребенок нечаянно прищемит собаку дверью, наступит на нее, сядет на нее, смахнет с дивана, подоконника, обнимет, прижмет…Итоги печальные- от перелома лап и позвоночника, до смертельных исходов.
Щенок - это одно из самых обаятельных созданий на земле. Он само олицетворение избытка энергии, юмора и любви. Но существует масса того, чем щенок НЕ является, и эти отрицательные моменты заслуживают некоторых ваших раздумий ДО того, как вы принесете щенка домой.
Щенок - это не игрушка, которой можно наслаждаться, пока она совсем новенькая, а затем отправить с глаз долой, заменив новым развлечением. Он - живое существо, все физические и физиологические требования которого должны выполняться, пока оно живет.
Совсем маленький щенок нуждается в более продолжительном сне, чем человеческие дети. Его нельзя будить, даже если у вашего ребенка появилось настроение играть с ним. Его необходимо кормить часто и регулярно, даже если его трапеза вступает в противоречие с другими семейными интересами.
Совсем маленький щенок очень хрупкий
. Очень маленький ребенок может непреднамеренно причинить боль и муки щенку, особенно если щенок принадлежит к одной из маленьких или тонкокостных пород. И сломанную лапку щенка гораздо труднее "починить", чем сломанное колесико игрушечного грузовика.
к сожалению, если в семье маленькие детки, для щенка это небезопасно, просто потому, что несмотря на то, что дети прямо таки кипят любовью к нему, они ещё малы для того, чтобы рассчитывать силу
Потом, ребёнок, в силу того, что он быстро переключает внимание с одного на другое, может оставить кроху на столе или высокой кровати, что чревато переломами лап как минимум. А если, не дай бог, неприятность случится, ваш ребёнок будет очень сильно переживать.
Подумайте, ещё до того как вы начнёте выбирать породу, сможете ли вы приглядывать за малышом и его новым другом, сможете ли вы объяснить, что собака - это не забавная игрушка?
Щенок - это не учебное пособие, гарантирующее привитие ребенку чувства ответственности. Если ребенок любит свою собаку, он, скорее всего, будет с удовольствием ухаживать за шерстью, гулять, наполнять ее миску водой и выполнять другие обязанности по уходу за ней. На таких отношениях с собакой чувство ответственности действительно может вырасти. Но непорядочно по отношению к животному полностью передать ответственность за его нормальное жизнеобеспечение в руки ребенка.
Даже большинство подростков - любителей собак утомляют рутинные ежедневные обязанности по уходу за животным, и родители, которые пытаются силой утвердить в доме режим, получат в результате конфликт.
К сожалению, главной проигравшей стороной в этой битве будет щенок. Уроки ответственности лучше проводить на примерах других хозяйственных забот, не вовлекая в них домашних питомцев. Жизненно важные обязанности по кормлению собаки, ее начальному обучению и дальнейшей дрессировке должны быть возложены на старших членов семьи. Подростки могут помогать в менее важных вещах, таких как уход за шерстью и прогулки.
Собаки и дети дают друг другу нечто очень полезное - время и внимание, ведь взрослые иногда так заняты для того, чтобы уделить достаточное количество и того, и другого. Это и есть основная функция отношений собака-ребенок.
Щенок - это не дешевое удовольствие. Заплатили ли вы минимальную плату за собаку из приюта для бездомных животных, или же эта плата была больше похоже на королевский выкуп за какого-то совершенно особенного щенка, деньги, потраченные на приобретение щенка - это только капля в море тех трат, которые вам предстоит сделать для обеспечения его жизни.
Вам придется платить ветеринару - как в случае каких-то экстренных вызовов, так и за простые посещения его с целью сделать прививку или получить справку. Возможно, вам придется платить специальный налог или покупать лицензию на содержание домашнего животного. И существует еще масса правовых аспектов владения собакой, которые вы даже не могли себе вообразить - не только персональный иск о причинении ущерба, но и, например, иск о восстановлении изгороди или травы, или требование о замене порванной при игре одежды соседских детей. А на ваших коврах и мебели могут появиться дыры и прорехи.
Щенок - это не приобретение под влиянием минутного желания, или, по крайней мере, он не должен быть таковым. "Неправильная" собака может стать источником нескончаемых неприятностей для всех членов семьи - и гораздо проще приобрести щенка, чем выгнать на улицу выращенную собаку, с которой невозможно справиться. Приюты для животных переполнены собаками, которые были приобретены по неправильным причинам, или же без должных размышлений.
Если ваша семья решила купить собаку, с любой точки зрения надо выделить время для того, чтобы узнать все о выбранной вами породе. Каждая порода имеет свои отличительные черты характера, и некоторые из этих особенностей могут не подходить к вашему стилю жизни. Некоторые породы генетически склонны к таким заболеваниям, как дисплазия тазобедренных суставов, болезни ушей, заворот век. Если вы знаете об этих проблемах, вы можете более разумно выбрать своего щенка.
Если вы потратите время на некоторые исследования до покупки, вы сможете узнать, каковы средние цены на щенков вашей породы. Никогда не покупайте щенка в зоомагазине или на рынке, вне зависимости от цены, поскольку зоомагазины часто продают щенков очень низкого качества по ценам шоу-собак просто потому, что некоторые покупатели готовы платить. Покупайте щенка только у ответственного заводчика с хорошей репутацией - одного из тех, кого вам рекомендует местный собачий клуб.
Многие щенки покупаются под влиянием импульса, щенки, купленные без настоящего желания и планирования часто заканчивают свою жизнь в собачьих приютах.
Щенок - это не подарок. Исключением может быть только тот случай, когда даритель абсолютно уверен, что именно такого щенка хотят получить в подарок. Не только сейчас, но и через год, и через десять лет. И даже в этом случае лучше, если щенка выберет его будущий владелец, нежели кто-то еще. Щенок, который очень понравится одному, может не понравиться другому. Это некоторая разновидность химии, подобно любви с первого взгляда.
Щенок - не самоочищающееся существо. Вас ожидают лужи на ковре, а иногда его будет еще и рвать. Шерсть собаки будет на одежде и мебели (только не в случае с йорками !!!). У него могут быть глисты. Если эта картина невыносима для того члена семьи, который отвечает за порядок в доме, то, возможно, удовольствие от владения щенком все-таки не сможет перевесить напряженность в отношениях, которая возникнет в результате.
Длинношерстные породы нуждаются в тщательном уходе за шерстью - не только пока щенок маленький и это занятие для вас в новинку, но и неделя за неделей потом, долгие годы. Тяжелая шелковистая шерсть таких пород как кокер-спаниель , йоркширский терьер и лхаса-апсо , становится спутанной чрезвычайно быстро, особенно на таких областях, которые часто трутся - ноги и бока. Если шерсть собаки не расчесывается часто и тщательно, она становится неприглядной и неприятной. Колтуны, под которыми скапливается влага, становятся отличным потайным местом для блох и кожных заболеваний.
Щенок - это не взрослая собака. У него нет ни физических, не психических возможностей выполнять то, что может взрослая собака. Он не может терпеть долгое время без прогулок, и обязательно сходит в туалет. Он не может выносить жестокие методы дрессировки, не может отличить съедобное от несъедобного. Он не может различить еду и предметы, которые поранят его или причинят ему боль, если он их проглотит. Он будет стараться терпеливо относиться к большинству настоящих любителей собак в доме, и в то же время он может загонять кого-нибудь до сумасшествия. Если щенок совсем маленький, он может плакать первые одну или две ночи в новом доме. Он нуждается в терпимости и понимании всех членов семьи.
Щенок не остается щенком надолго. Прежде чем вы поддадитесь очарованию нескладного щенка сенбернара, или грустно-счастливого гончей, или бездонных глаз кокера, убедитесь в том, что вы хотите щенка не только таким, какой он сейчас, но и долговязого, непривлекательного молодого пса, в которого он вскоре начнет превращаться, и взрослую собаку, которая может не оправдать ваших ожиданий о том, какая она будет.
Если вы взглянули в лицо всем отрицательным аспектам обладания щенков, но все еще хотите его, это хороший шанс того, что ваша новая собака станет одним из тех счастливчиков, который найдет постоянный замечательный дом. А вы будете наслаждаться запланированными чувствами владельца собаки - наградой, которая значительно превосходит любые недостатки.
Я уверена, если вы примите решение купить собаку, то вы примите его со всей ответственностью) и у вас обязательно всё получится!
(информация собрана мною и обработана с разделов форума о йоркширских терьерах «Любава» http://www.liubava.ru/forum)
Дядька мой, Аким Ильич Колыбин, работал сторожем картофельного склада на станции Томилино под Москвой. По своей картофельной должности держал он много собак.
Впрочем, они сами приставали к нему где-нибудь на рынке или у киоска «Соки-воды». От Акима Ильича по-хозяйски пахло махоркой, картофельной шелухой и хромовыми сапогами. А из кармана его пиджака торчал нередко хвост копченого леща.
Порой на складе собиралось по пять-шесть псов, и каждый день Аким Ильич варил им чугун картошки. Летом вся эта свора бродила возле склада, пугая прохожих, а зимой псам больше нравилось лежать на теплой, преющей картошке.
Временами на Акима Ильича нападало желание разбогатеть. Он брал тогда кого-нибудь из своих сторожей на шнурок и вел продавать на рынок. Но не было случая, чтоб он выручил хотя бы рубль. На склад он возвращался еще и с приплодом. Кроме своего лохматого товара, приводил и какого-нибудь Кубика, которому некуда было приткнуться.
Весной и летом я жил неподалеку от Томилино на дачном садовом участке. Участок этот был маленький и пустой, и не было на нем ни сада, ни дачи - росли две елки, под которыми стоял сарай и самовар на пеньке.
А вокруг, за глухими заборами, кипела настоящая дачная жизнь: цвели сады, дымились летние кухни, поскрипывали гамаки.
Аким Ильич часто наезжал ко мне в гости и всегда привозил картошки, которая к весне обрастала белыми усами.
Яблоки, а не картошка! - расхваливал он свой подарок. - Антоновка!
Мы варили картошку, разводили самовар и подолгу сидели на бревнах, глядя, как между елками вырастает новое сизое и кудрявое дерево - самоварный дым.
Надо тебе собаку завести, - говорил Аким Ильич. Одному скучно жить, а собака, Юра, это друг человека.
Хочешь, привезу тебе Тузика? Вот это собака! Зубы - во! Башка - во!
Что за имя - Тузик. Вялое какое-то. Надо было назвать покрепче. - Тузик - хорошее имя, - спорил Аким Ильич. - Все равно как Петр или Иван. А то назовут собаку Джана или Жеря. Что за Жеря - не пойму.
С Тузиком я встретился в июле.
Стояли теплые ночи, и я приноровился спать на траве, в мешке. Не в спальном мешке, а в обычном, из-под картошки. Он был сшит из прочного ноздреватого холста для самой, наверно, лучшей картошки сорта «лорх». Почему-то на мешке написано было «Пичугин». Мешок я, конечно, выстирал, прежде чем в нем спать, но надпись отстирать не удалось.
И вот я спал однажды под елками в мешке «Пичугин».
Уже наступило утро, солнце поднялось над садами и дачами, а я не просыпался, и снился мне нелепый сон. Будто какой-то парикмахер намыливает мои щеки, чтоб побрить. Дело свое парикмахер делал слишком упорно, поэтому я и открыл глаза.
Страшного увидел я «парикмахера».
Надо мной висела черная и лохматая собачья рожа с желтыми глазами и разинутой пастью, в которой видны были сахарные клыки. Высунув язык, пес этот облизывал мое лицо.
Я закричал, вскочил было на ноги, но тут же упал, запутавшись в мешке, а на меня прыгал «парикмахер» и ласково бил в грудь чугунными лапами.
Это тебе подарок! - кричал откуда-то сбоку Аким Ильич. - Тузик звать!
Никогда я так не плевался, как в то утро, и никогда не умывался так яростно. И пока я умывался, подарок - Тузик наскакивал на меня и выбил в конце концов мыло из рук. Он так радовался встрече, как будто мы и прежде были знакомы. - Посмотри-ка, - сказал Аким Ильич и таинственно, как фокусник, достал из кармана сырую картофелину.
Он подбросил картофелину, а Тузик ловко поймал ее на лету и слопал прямо в кожуре. Крахмальный картофельный сок струился по его кавалерийским усам.
Тузик был велик и черен. Усат, броваст, бородат. В этих зарослях горели два желтых неугасимых глаза и зияла вечно разинутая, мокрая, клыкастая пасть.
Наводить ужас на людей - вот было главное его занятие.
Наевшись картошки, Тузик ложился у калитки, подстерегая случайных прохожих. Издали заприметив прохожего, он таился В одуванчиках и в нужный момент выскакивал с чудовищным Ревом. Когда же член дачного кооператива впадал в столбняк,
Тузик радостно валился на землю и смеялся до слез, катаясь на спине.
Чтоб предостеречь прохожих, я решил приколотить к забору надпись: «Осторожно - злая собака». Но подумал, что это слабо сказано, и так написал:
ОСТОРОЖНО!
КАРТОФЕЛЬНАЯ СОБАКА!
Эти странные, таинственные слова настраивали на испуганный лад. Картофельная собака - вот ужас-то!
В дачном поселке скоро прошел слух, что картофельная собака - штука опасная. - Дядь! - кричали издали ребятишки, когда я прогуливался с Тузиком. - А почему она картофельная?
В ответ я доставал из кармана картофелину и кидал Тузику. Он ловко, как жонглер, ловил ее на лету и мигом разгрызал. Крахмальный сок струился по его кавалерийским усам.
Не прошло и недели, как начались у нас приключения.
Как-то вечером мы прогуливались по дачному шоссе. На всякий случай я держал Тузика на поводке.
Шоссе было пустынно, только одна фигурка двигалась навстречу. Это была старушка-бабушка в платочке, расписанном огурцами, с хозяйственной сумкой в руке.
Когда она поравнялась с нами, Тузик вдруг клацнул зубами и вцепился в хозяйственную сумку. Я испуганно дернул поводок - Тузик отскочил, и мы пошли было дальше, как вдруг за спиной послышался тихий крик:
Колбаса!
Я глянул на Тузика. Из пасти его торчал огромный батон колбасы. Не колесо, а именно батон толстой вареной колбасы, похожий на дирижабль.
Я выхватил колбасу, ударил ею Тузика по голове, а потом издали поклонился старушке и положил колбасный батон на шоссе, подстелив носовой платок.
…По натуре своей Тузик был гуляка и барахольщик. Дома он сидеть не любил и целыми днями бегал где придется. Набегавшись, он всегда приносил что-нибудь домой: детский ботинок, рукава от телогрейки, бабу тряпичную на чайник. Все это он складывал к моим ногам, желая меня порадовать. Честно сказать, я не хотел его огорчать и всегда говорил:
Ну молодец! Ай запасливый хозяин!
Но вот как-то раз Тузик принес домой курицу. Это была белая курица, абсолютно мертвая.
В ужасе метался я по участку и не знал, что делать с курицей. Каждую секунду, замирая, глядел я на калитку: вот войдет разгневанный хозяин.
Время шло, а хозяина курицы не было. Зато появился Аким Ильич. Сердечно улыбаясь, шел он от калитки с мешком картошки за плечами.
Таким я помню его всю жизнь: улыбающимся, с мешком картошки за плечами.
Аким Ильич скинул мешок и взял в руки курицу.
Жирная, - сказал он и тут же грянул курицей Тузика по ушам.
Удар получился слабенький, но Тузик-обманщик заныл и застонал, пал на траву, заплакал поддельными собачьими слезами.
Будешь или нет?!
Тузик жалобно поднял вверх лапы и скорчил точно такую горестную рожу, какая бывает у клоуна в цирке, когда его нарочно хлопнут по носу. Но под мохнатыми бровями светился веселый и нахальный глаз, готовый каждую секунду подмигнуть.
Понял или нет?! - сердито говорил Аким Ильич, тыча курицу ему в нос.
Тузик отворачивался от курицы, а потом отбежал два шага и закопал голову в опилки, горкой насыпанные под верстаком.
Что делать-то с нею? - спросил я.
Аким Ильич подвесил курицу под крышу сарая и сказал:
Подождем, пока придет хозяин.
Тузик скоро понял, что гроза прошла. Фыркая опилками, он кинулся к Акиму Ильичу целоваться, а потом вихрем помчался по участку и несколько раз падал от восторга на землю и катался на спине.
Аким Ильич приладил на верстак доску и стал обстругивать ее фуганком. Он работал легко и красиво - фуганок скользил по доске, как длинный корабль с кривою трубой.
Солнце пригревало крепко, и курица под крышей задыхалась. Аким Ильич глядел тревожно на солнце, клонящееся к обеду, и говорил многозначительно:
Курица тухнет!
Громила Тузик прилег под верстаком, лениво вывалив язык.
Сочные стружки падали на него, повисали на ушах и на бороде.
Курица тухнет!
Так что ж делать?
Надо курицу ощипать, - сказал Аким Ильич и подмигнул мне.
И Тузик дружелюбно подмигнул из-под верстака.
Заводи-ка, брат, костер. Вот тебе и стружка на растопку
Пока я возился с костром, Аким Ильич ощипал курицу и скоро забурлил в котелке суп. Я помешивал его длинной ложкой и старался разбудить свою совесть, но она дремала в глубине души.
Пошамаем, как люди, - сказал Аким Ильич, присаживаясь к котелку.
Чудно было сидеть у костра на нашем отгороженном участке. Вокруг цвели сады, поскрипывали гамаки, а у нас - лесной костер, свободная трава.
Отобедав, Аким Ильич подвесил над костром чайник и запел:
Что стоишь, качаясь,
Тонкая рябина…
Тузик лежал у его ног и задумчиво слушал, шуршал ушами, будто боялся пропустить хоть слово. А когда Аким Ильич добрался до слов «но нельзя рябине к дубу перебраться», на глаза Тузика набежала слеза.
Эй, товарищи! - послышалось вдруг.
У калитки стоял какой-то человек в соломенной шляпе.
Эй, товарищи! - кричал он. - Кто тут хозяин?
Разомлевший было Тузик спохватился и с проклятьями кинулся к забору.
В чем дело, земляк? - крикнул Аким Ильич.
В том, что эта скотина, - тут гражданин ткнул в Тузика пальцем, - утащила у меня курицу.
Заходи, земляк, - сказал Аким Ильич, цыкнув на Тузика, - чего через забор попусту кричать.
Нечего мне у вас делать, - раздраженно сказал хозяин курицы, но в калитку вошел, опасливо поглядывая на Тузика.
Сядем потолкуем, - говорил Аким Ильич. - Сколько же вы кур держите? Неверное, десять?
- «Десять»… - презрительно хмыкнул владелец, - двадцать две было, а теперь вот двадцать одна. - Очко! - восхищенно сказал Аким Ильич. - Куриный завод! Может быть, и нам кур завести? А?… Нет, - продолжал Аким Ильич, подумав. - Мы лучше сад насадим. Как думаешь, земляк, можно на таком участке сад насадить?
Не знаю, - недовольно ответил земляк, ни на секунду не отвлекаясь от курицы.
Но почвы здесь глинистые. На таких почвах и картошка бывает мелкая, как горох. - Я с этой картошкой совсем измучился, - сказал хозяин курицы. - Такая мелкая, что сам не кушаю. Курям варю. А сам все макароны, макароны…
Картошки у него нету, а? - сказал Аким Ильич и хитро посмотрел на меня. - Так ведь у нас целый мешок. Бери.
На кой мне ваша картошка! Курицу гоните. Или сумму денег.
Картошка хорошая! - лукаво кричал Аким Ильич. Яблоки, а не картошка. Антоновка! Да вот у нас есть отварная, попробуй-ка.
Тут Аким Ильич вынул из котелка отваренную картофелину и мигом содрал с нее мундир, сказавши: «Пирожное».
Нешто попробовать? - засомневался владелец курицы. - А то все макароны, макароны…
Он принял картофелину из рук Акима Ильича, посолил ее хозяйственно и надкусил.
Картошка вкусная, - рассудительно сказал он. - Как же вы ее выращиваете?
Мы ее никак не выращиваем, - засмеялся Аким Ильич, потому что мы работники картофельных складов. Она нам полагается как паек. Насыпай сколько надо.
Пусть ведро насыплет, и хватит, - вставил я.
Аким Ильич укоризненно поглядел на меня.
У человека несчастье: наша собака съела его курицу Пусть сыплет сколько хочет, чтоб душа не болела.
На другой же день я купил в керосиновой лавке толковую цепь и приковал картофельного пса к елке.
Кончились его лебединые деньки.
Тузик обиженно стонал, плакал поддельными слезами и так дергал цепь, что с елки падали шишки. Только лишь вечером я отмыкал цепь, выводил Тузика погулять.
Подошел месяц август. Дачников стало больше. Солнечными вечерами дачники в соломенных шляпах вежливо гуляли по шоссе. Я тоже завел себе шляпу и прогуливался с Тузиком, напустив на свое лицо вечернюю дачную улыбку.
Тузик-обманщик на прогулках прикидывался воспитанным и любезным псом, важно поглядывал по сторонам, горделиво топорщил брови, как генерал-майор.
Встречались нам дачники с собаками - с ирландскими сеттерами или борзыми, изогнутыми, как скрипичный ключ. Издали завидев нас, они переходили на другую сторону шоссе, не желая приближаться к опасной картофельной собаке.
Тузику на шоссе было неинтересно, и я отводил его подальше в лес, отстегивал поводок.
Тузик не помнил себя от счастья. Он припадал к земле и глядел на меня так, будто не мог налюбоваться, фыркал, кидался с поцелуями, как футболист, который забил гол. Некоторое время он стремительно носился вокруг и, совершив эти круги восторга, мчался куда-то изо всех сил, сшибая пеньки. Мигом скрывался он за кустами, а я бежал нарочно в другую сторону и прятался в папоротниках.
Скоро Тузик начинал волноваться: почему не слышно моего голоса? Он призывно лаял и носился по лесу, разыскивая меня.
Когда же он подбегал поближе, я вдруг с ревом выскакивал из засады и валил его на землю.
Мы катались по траве и рычали, а Тузик так страшно клацал зубами и так вытаращивал глаза, что на меня нападал смех.
Душа у владельца курицы, видимо, все-таки болела.
Однажды утром у калитки нашей появился сержант милиции. Он долго читал плакат про картофельную собаку и наконец решился войти. Тузик сидел на цепи и, конечно, издали заприметил милиционера. Он прицелился в него глазом, хотел было грозно залаять, но почему-то раздумал. Странное дело: он не рычал и не грыз цепь, чтоб сорваться с нее и растерзать вошедшего. - Собак распускаете! - сказал между тем милиционер, строго приступая к делу.
Я слегка окаменел и не нашелся что ответить. Сержант смерил меня взглядом, прошелся по участку и заметил мешок с надписью «Пичугин».
Это вы Пичугин?
Да нет, - растерялся я.
Сержант достал записную книжку, что-то чиркнул в ней карандашиком и принялся рассматривать Тузика. Под милицейским взглядом Тузик как-то весь подтянулся и встал будто бы по стойке «смирно». Шерсть его, которая обычно торчала безобразно во все стороны, отчего-то разгладилась, и его оперение теперь можно было назвать «приличной прической».
На эту собаку поступило заявление, - сказал сержант, в том, что она давит кур. А вы этих кур поедаете.
Всего одну курицу, - уточнил я. - За которую заплачено.
Сержант хмыкнул и опять принялся рассматривать Тузика, как бы фотографируя его взглядом.
Миролюбиво виляя хвостом, Тузик повернулся к сержанту правым боком, дал себя сфотографировать и потом повернулся левым.
Это очень мирная собака, - заметил я.
А почему она картофельная? Это что ж, порода такая?
Тут я достал из кармана картофелину и бросил ее Тузику. Тузик ловко перехватил ее в полете и культурно скушал, деликатно поклонившись милиционеру.
Странное животное, - подозрительно сказал сержант. Картошку ест сырую. А погладить его можно?
Только тут я понял, какой все-таки Тузик великий актер. Пока сержант водил рукою по нечесаному загривку, картофельный пес застенчиво прикрывал глаза, как делают это комнатные собачки, и вилял хвостом. Я даже думал, что он лизнет сержанта в руку, но Тузик удержался. - Странно, - сказал сержант. Говорили, что это очень злая картофельная собака, которая всех терзает, а тут я ее вдруг глажу.
Тузик чувствует хорошего человека, - не удержался я.
Сержант похлопал ладонью о ладонь, отряхнул с них собачий дух и протянул мне руку:
Растрепин. Будем знакомы.
Мы пожали друг другу руки, и сержант Растрепин направился к воротам. Проходя мимо Тузика, он наклонился и по-отечески потрепал пса.
Ну, молодец, молодец, - сказал сержант.
И вот тут, когда милиционер повернулся спиной, проклятый картофельный пес-обманщик встал вдруг на задние лапы и чудовищно гаркнул сержанту в самое ухо. Полубледный Растрепин отскочил в сторону, а Тузик упал на землю и смеялся до слез, катаясь на спине.
Еще одна курица, - крикнул издали сержант, - и все! - протокол!
Но не было больше ни кур, ни протоколов. Лето кончилось. Мне надо было возвращаться в Москву, а Тузику - на картофельный склад.
В последний день августа на прощанье пошли мы в лес. Я собирал чернушки, которых высыпало в тот год очень много. Тузик угрюмо брел следом.
Чтоб немного развеселить пса, я кидался в него лопоухими чернушками, да что-то все мазал, и веселья не получалось. Тогда я спрятался в засаду, но Тузик быстро разыскал меня, подошел и прилег рядом. Играть ему не хотелось.
Я все-таки зарычал на него, схватил за уши. Через секунду мы уже катались по траве. Тузик страшно разевал пасть, а я нахлобучил ему на голову корзинку вместе с грибами. Тузик скинул корзинку и так стал ее терзать, что чернушки запищали.
Под вечер приехал Аким Ильич. Мы наварили молодой картошки, поставили самовар. На соседних дачах слышались торопливые голоса, там тоже готовились к отъезду: увязывали узлы, обрывали яблоки.
Хороший год, - говорил Аким Ильич, - урожайный. Яблоков много, грибов, картошки.
По дачному шоссе пошли мы на станцию и долго ожидали электричку. На платформе было полно народу, повсюду стояли узлы и чемоданы, корзины с яблоками и с грибами, чуть не у каждого в руке был осенний букет.
Прошел товарный поезд в шестьдесят вагонов. У станции электровоз взревел, и Тузик разъярился. Он свирепо кидался на пролетающие вагоны, желая нагнать на них страху. Вагоны равнодушно мчались дальше.
Ну чего ты расстроился? - говорил мне Аким Ильич. - В твоей жизни будет еще много собак.
Подошла электричка, забитая дачниками и вещами.
И так яблоку негде упасть, - закричали на нас в тамбуре, - а эти с собакой!
Не волнуйся, земляк! - кричал в ответ Аким Ильич. Было б яблоко, а куда упасть, мы устроим.
Из вагона доносилась песня, там пели хором, играли на гитаре. Раззадоренный песней из вагона, Аким Ильич тоже запел:
Что стоишь, качаясь,
Тонкая рябина…
Мы стояли в тамбуре, и Тузик, поднявшись на задние лапы, выглядывал в окно. Мимо пролетали березы, рябины, сады, набитые яблоками, золотыми шарами.
Хороший это был год, урожайный.
В тот год в садах пахло грибами, а в лесах - яблоками.
